Главная
Темы
Имена
Публикации
Контакты

Джеймс Редфилд "СЕЛЕСТИНСКИЕ ПРОРОЧЕСТВА "

 

2 - ДЛИТЕЛЬНОЕ НАСТОЯЩЕЕ

Поспешно собравшись, я домчался до аэропорта как раз вовремя, чтобы подхватить свой билет и сесть на самолет, летящий в Перу. Едва я вошел в хвостовой салон и занял место у окна, азарт бешеной гонки оставил меня и я почувствовал, что безумно устал,

Я решил-немного вздремнуть, вытянул ноги, закрыл глаза, и туг оказалось, что сна нет ни в одном глазу. Меня опять охватила тревога. Зачем я, собственно, пустился в путь — ничего не продумав, не подготовившись? Ну не глупо ли это? Куда я пойду в Перу? К кому обращусь?

Уверенность, которую я чувствовал на озере, испарилась, и прежние сомнения вернулись ко мне. И Первое откровение, и обещание нового мироощущения снова стали казаться далекими от жизни фантазиями. Да и Второе откровение слишком напоминало досужий вымысел. Какое новое истолкование событий истории может заставить людей ясно понять значимость совпадений?

Я потянулся и глубоко вздохнул. Что же, подумал я, поездка, конечно, окажется бесполезной, ну и ладно. Проведу в Перу несколько дней и вернусь домой. Лишняя трата денег, но, в общем, ничего страшного.

Самолет дернулся и побежал по взлетной полосе. Я закрыл глаза, почувствовав легкое головокружение, когда наш лайнер, набрав скорость, оторвался от земли и погрузился в гущу облаков. Только когда мы достигли расчетной высоты, напряжение наконец меня отпустило и я задремал. Минут через сорок началась болтанка, я проснулся и решил продляться в туалет.

Пробираясь через салон, я заметил стоящего у окна высокого человека в круглых очках, темноволосого, лет сорока пяти. Он беседовал со стюардом и мельком взглянул па меня, не прерывая разговора. Сначала он показался мне знакомым, но, приглядевшись, я понял, что ошибся. До меня долетело несколько слов.

— Все равно спасибо, — сказал он. — Я просто подумал, что раз уж вы часто бываете в Перу, вы могли что-то слышать о Рукописи.

Он повернулся и пошел в передний салон. Я был поражен. Неужели он говорил о той самой Рукописи? Войдя в туалет, я стал думать, что делать. Больше всего мне хотелось забыть об услышанном разговоре. Мало ли о какой рукописи мог говорить этот человек!

Вернувшись на свое место, я снова закрыл глаза, решив бросить из памяти подслушанный обрывок разговора. Хорошо, что я не вмешался и не попросил разъяснений. И мне вспомнился энтузиазм, охвативший меня на озере. А вдруг у этого человека были какие-то сведения о той самой Рукописи? И я, выходит, упустил драгоценную возможность что-то узнать!

Поколебавшись еще некоторое время, я встал и прошел в носовую часть самолета. Человек в очках сидел в центре салона, и непосредственно за ним было свободное место. Я вернулся, сказал стюарду, что хочу пересесть, собрал вещи и сел туда. Через несколько минут, я решился прикоснуться к его плечу.

— Извините, сказал я, — я случайно услышал, что вы упомянули какую-то рукопись. Вы говорили о перуанской находке?

Его удивление сменилось настороженностью,

— Да, — нерешительно сказал он.

Я представился и поспешил объяснить, что слышал о Рукописи от приятельницы, недавно побывавшей в Перу. Ему явно стало полегче. Он тоже представился — Уэйн Добсон, преподаватель истории из Нью-Йоркского университета.

Тут я заметил, что наш разговор вызывает явное раздражкение у господина, сидящего рядом со мной. Он откинулся на сиденье, намереваясь поспать, а мы ему мешали.

— А вы видели Рукопись? — спросил я историка.

— Только отрывки, — ответил он. — А вы?

— Нет. Но моя знакомая рассказала мне о Первом откровении. При этих словах мой сосед заворочался в кресле.

— Извините, сэр, — обратился к нему Добсон. — Мы вам, наверное, мешаем. Может быть, вы не сочтете за труд поменяться со мной местами?

— Не сочту, — буркнул тот. И даже рад буду.

Мы вылезли в проход, и после пересадки я сел у окна, а Добсон устроился рядом со мной.

— Расскажите, что вам известно о Первом откровении, — попросил он.

Я немного помолчал, собираясь с мыслями.

— Я так понял, что Первое откровение — это постижение смысла таинственных совпадений, которые меняют нашу жизнь. Это осознание того, что нас что-то направляет.

Говоря это, я чувствовал себя довольно глупо.

Мое замешательство не укрылось от Добсона.

— А сами вы что об этом думаете?

— Не знаю, что и думать.

— Это ведь противоречит расхожим взглядам, верно? Вам, наверное, легче бы было отбросить эти мысли и вернуться к своим повседневным делам?

Я засмеялся и кивнул.

— Вот так и все реагируют. Даже если мы временами ясно видим, что наше понимание жизни неполно, мы обычно напоминаем себе, что смысл существования все равно непознаваем, и решаем не задумываться. Поэтому и необходимо Второе откровение. Как только наше осознание глубинного смысла совпадений будет подтверждено историческими данными, оно укрепится.

Я кивнул.

— Значит, вы, историк, полагаете, что предсказание Рукописи о преобразовании жизни сбудется?

— Да.

— Именно как историк?

— Именно! Только историю надо правильно понимать. — Он глубоко вздохнул. — Поверьте мне, я это говорю как человек, много лет изучавший и преподававший историю с ложной точки зрения. Я обращал внимание главным образом на технические достижения цивилизации и на великих людей, двигавших прогресс.

— Что же тут неправильного?

Да нет, это правильно. Только это не самое главное в истории. Гораздо важнее внутренний мир людей — то, что чувствуют и думают. Я понял это далеко не сразу. История должна как можно подробнее описывать фон, на котором протекает человеческая жизнь, но ее должна занимать не столько эволюция техники, сколько эволюция мысли. Поняв, как жили люди раньше, мы поймем, как развивался наш теперешний взгляд на мир и в каком направлении должен развиваться прогресс. Мы можем осознать цель, к которой движется наша цивилизация, и соответственно понять, далеко ли нам еще до нее. Он сделал паузу и заговорил дальше.

— Смысл Второго откровения состоит в том, что оно показывает нам историческую перспективу, по крайней мере с точки зрения западной мысли. Оно помещает пророчества Рукописи в нужный контекст, и они начинают казаться не просто правдоподобными, но точными и закономерными.

Я спросил, сколько откровений известно Добсону. Он ответил, что успел познакомиться только с двумя первыми. Три недели назад он, услышав о Рукописи, совершил краткий вояж в Перу и ему удалось найти текст двух откровений.

Появившись в Перу, — сказал он, — я встретился с несколькими людьми, которые подтвердили, что Рукопись существует, но до смерти боялись распространяться на эту тему. Похоже, власти словно белены объелись и под страхом тяжелого наказания запретили делать копии Рукописи и распространятъ сведения о ней. — Он посерьезнел. — Я забеспокоился. А потом официант в моей гостинице рассказал об одном священнике. Этот священник решил не позволить властям утаить Рукопись. Он считал, что о ней должно узнать как можно больше народа. Я узнал адрес одного частного дома, где его можно было застать, и решился пойти туда.

Мое лицо, должно быть, выразило удивление, потому что Добсон спросил

— В чем дело?

— Видите ли, приятельница, которая рассказала мне о Рукописи, как раз узнала о ней от одного священника. Он не назвал себя, но она имела с ним длинный разговор о Первом откровении. Она должна была встретиться с ним еще раз, но он не появился.

— Это, скорее всего, тот же самый, — решил Добсон. — Потому что я тоже не смог его разыскать. Дом оказался заперт. У меня сложилось впечатление, что жильцы его покинули.

— И вы так и не увидели священника?

— Нет. Но я решил осмотреться. За домом стояло старое складское помещение, которое оказалось незапертым, и меня почему-то потянуло там порыться. За кучей мусора я нашел тайник — одна доска отставала от стены. Там оказался перевод Первого и Второго откровений.

Он значительно поглядел па меня.

— Значит, вы нашли откровения по чистой случайности?

— Да.

— И этот перевод с вами? Он покачал головой.

— Нет. Я оставил его у одного коллеги. Решил, что потом, на досуге, тщательно его изучу.

— Не могли бы вы рассказать мне подробнее о Втором откровении? — попросил я.

После долгой паузы Добсон улыбнулся и кивнул.

— Похоже, для этого мы и встретились... Второе откровение, — начал он свой рассказ, — помещает наше новое осознание в широкую историческую перспективу. В конце концов близится не просто конец века, но конец тысячелетия. Завершается второй миллениум. Для того, чтобы уяснить себе наше место в мире и цель существования, надо хорошенько осмыслить все, что происходило за последнюю тысячу лет.

— И что же сообщает по этому поводу Рукопись?

— Там говорится, что с исходом второго тысячелетия — то есть сейчас — мы получим возможность обозреть этот исторический период в целом и поймем природу озабоченности, овладевшей людьми во второй половине тысячелетия, и так называемое Новое время. То, что мы начинаем замечать значимые совпадения, означает пробуждение от этой озабоченности.

—- Что же это за озабоченность?

Он лукаво улыбнулся.

— Ну как, вы готовы заново прожить последнюю тысячу лет?

— Да, валяйте!

— Нет, просто рассказать об этом мало. Вспомните то, что я уже говорил: чтобы понять ход истории, надо ощутить, как менялись представления о мире обычных людей — ведь наша картина мира складывалась из жизненных впечатлений множества людей, живших до нас. Современные представления о природе вещей развивались тысячу лет , и чтобы понять, почему они именно такие, вам придется вернуться на тысячу лет назад и затем двигаться через весь миллениум, словно вы действительно проживаете сами все эти годы.

— Как же я смогу это сделать?

— Я буду вашим проводником.

Некоторое время я колебался, глядя в окно на расстилающуюся внизу землю. Время стало ощущаться как-то по-новому.

— Я попробую, — решился я наконец.

— Хорошо. Представьте себе, что вы живете в тысячном году. Мы называем это время Средневековьем. Первое, что вам следует уяснить: основные черты тогдашней картины мира определяются господствующей церковью, имеющей колоссальное влияние на умы простых людей. И главная реальность, по мнению церкви, духовна, В основе всех событий лежит, как считается, Божий промысел, определяющий ход человеческой жизни.

Представьте себе это хорошенько, — продолжал он. — Вы принадлежите к тому же сословию, что ваш отец, будь он вельможа или простой землепашец, и знаете, что останетесь этом сословии до конца жизни. Но независимо от того, в какой семье вы родились и чем призваны заниматься, вы вскоре поймете, что сословные различия не имеют болыпо-значения перед лицом духовной реальности, о которой учит церковь.

Вы узнаете, что жизнь — это некое духовное испытание, священники объяснят вам, что Бог поместил людей в центр мироздания и что жизнь человека оценивается лишь по одному мерилу: спас он свою душу или погубил. Вас испытывают, а вы должны сделать верный выбор между двумя силами: волей Бога и всюду подстерегающими вас сатанинскими искушениями.

Далее, важно понимать, что в этом испытании вы отнюдь не предоставлены самому себе. Больше того — вам как индивидууму и не по чину решать за себя самому. Это прерогатива священства — только служители церкви могут толковать Священное Писание и говорить вам, на какой вы дороге, покорны ли вы Богу или поддались на уловки сатаны. Если вы будете выполнять их наставления, вам обеспечена награда в будущей жизни. Если же вы отклонитесь от предначертанного пути, — что же, вас отлучат от церкви, а душу вашу ждет вечное проклятие.

Добсон внимательно посмотрел на меня.

— В Рукописи говорится, что самая характерная черта Средних веков — то, что все рассматривается с точки зрения потусторонней причины. Все события, от случайной грозы, землетрясения до обильного урожая или смерти близкого человека, приписываются либо Божьей воле, либо проискам сатаны. Никто не имеет понятия о метеорологических закономерностях, геологических процессах, законах агрономии или об инфекциях. Все это появится позже. А пока что вы полностью верите священникам и считаете само собой разумеющимся, что миром управляют духовные силы.

Он посмотрел на меня.

Вы следите за моей мыслью?

— Да, я представил себе все это.

— А теперь представьте себе, что эта картина мира начинает трещать по всем швам.

— В каком смысле?

— Средневековые представления о мире, к которым вы успели привыкнуть, изживают себя в четырнадцатом — пятнадцатом веках. Сначала вы замечаете, что некоторые служители церкви ведут себя неподобающим образом — не соблюдают обет целомудрия, например, или из корыстных соображений смотрят сквозь пальцы на нарушение заповедей сильными мира сего.

Вас это тревожит — ведь священнослужители внушили вам, что они суть единственные посредники межу вами и Богом. Они присвоили себе исключительное право толковать Писание и судить о том, можно ли вам надеяться на спасение.

И вот поднимается открытый мятеж. Приверженцы Мартина Лютера требуют разрыва с католической церковью, возглавляемой Римским папой. Они заявляют, что священники корыстны и развращенны, что владычеству церкви над нами должен быть положен конец. Они основывают новую церковь, все члены которой имеют право сами читать и толковать Священное Писание, не нуждаясь в посредниках.

К вашему удивлению, этот мятеж кончается удачей. Церковь сдает одну позицию за другой. Веками эти люди решали, во что вам верить, и вот они теряют авторитет. Теперь вопрос о природе реальности стоит перед всем обществом в целом. Бывшее некогда всеобщим представление о сущности мира и месте в нем человека, основанное на церковном авторитете, поколеблено, — и вы, вместе со всем западным миром, потеряли почву под ногами. Вы ведь привыкли доверять решение мировоззренческих вопросов внешнему авторитету, а теперь этого авторитета лишились. Вы растеряны, вы потеряли ориентацию. Если уж учение церкви оказалось ложным, говорите вы себе, то что же тогда истинно?

Он помолчал.

— Чувствуете ли вы растерянность, охватившую людей Того времени?

— Да, должно быть, им было не по себе, — согласился я.

— Не то слово! Это было ужасное потрясение. Старые представления об устройстве Вселенной отжили свое. К началу семнадцатого века астрономы неопровержимо доказали, что Солнце и звезды не обращаются вокруг Земли, как утверждала церковь. Земля оказалась всего лишь небольшой планеткой, обращающейся вокруг третьестепенной звезды в галактике, содержащей миллиарды таких звезд.

Он наклонился ко мне.

— Вдумайтесь, это очень важно! Человечество лишилось центрального места в Божьем мире. Представляете, что это значило? Теперь все природные явления — погода, урожай, внезапная смерть — заставляют вас недоумевать. Раньше все было так просто: Божья воля или происки дьявола. Но с крушением средневековой картины мира уверенность исчезла. Все, что ранее казалось незыблемым, теперь требовало нового осмысления — и прежде всего природа Бога и нашего отношения к Нему.

Вот с начала этого осмысления, — продолжал историк, — и начитается Новое время. Зарождается дух демократии, и вместе с ним — массовое недовольство папской и королевской властью. Картина мира, основанная на чистом умозрении или Священном Писании, никого больше не удовлетворяет. Ценой сомнений и неуверенности мы добились свободы мысли и не хотим, что какая-нибудь новая группа людей контролировала наше мировоззрение, как прежде церковь, Если бы вы действительно жили в то время, вы тоже участвовали бы во вручении полномочий науке.

— В чем-чем?

Добсон засмеялся.

— Вы посмотрели бы на этот громадный непонятный мир и подумали бы, как и думали мыслители того времени, что нужен какой-то строгий, общезначимый метод отыскания истины. Этот новый метод исследования реальности вы назвали бы научным методом. Он состоит в том, чтобы экспериментально проверять догадки об устройстве мира, строить гипотезы и согласовывать их с другими гипотезами.

Потом вы бы подготовили исследователей, изучающих мир, пользуясь научным методом. Вы бы дали им историческую миссию: изучите Вселенную, познайте ее законы, найдите смысл нашего бытия в мире.

Вы утеряли уверенность в том, что Вселенная управляется Богом и, следовательно, лишились представления о природе Самого Бога. Зато у вас есть метод установления общезначимых истин, с помощью которого можно исследовать абсолютно все — законы природы, сущность Бога, смысл человеческой жизни на Земле. И вот вы посылаете исследователей, чтобы они выяснили смысл бытия и доложили вам.

Он остановился и посмотрел на меня.

— Рукопись говорит, что тут-то и появилась озабоченность, от которой мы пробуждаемся только сейчас. Мы выслали исследователей с заданием разобраться во всем и вернутся с объяснением смысла жизни, но это задание оказалось настолько трудным, что они до сих пор не вернулись.

— Что же это за озабоченность такая?

— А вы вернитесь в то время. Появление научного метода не избавило западный мир от колебаний и неуверенности. Вопросы о Боге и смысле жизни продолжали нас тревожить, но ответов не было, и мы решили взамен этого получить кое-что другое. И мы пришли к довольно логичному решению. Мы переглянулись и сказали: “Ладно, раз наши исследователи еще не вернулись с решениями загадок бытия почему бы нам, пока мы ждем, не заняться собственным благоустройством в этом новом мире? Давайте займемся повышением жизненного уровня и безопасности, уж на это-то наших знаний хватит!”

Он широко улыбнулся.

— Сказано — сделано! Вот уже четыреста лет, как мы, постаравшись избавиться от растерянности, взяли жизнь в свои руки, занялись покорением природы. Мы пользовались всеми возможностями скрасить и облегчить себе жизнь. И только сейчас, приближаясь к концу тысячелетия, мы видим, что же произошло. Озабоченность, о которой я говорил, родилась из наших новых стремлений. Мы были полностью поглощены земными заботами, экономическим благосостоянием, физической безопасностью — все это взамен духовной уверенности, которую потеряли. И вопрос о смысле жизни, о духовных законах бытия был сначала отодвинут на задний план, а потом и вовсе забыт.

Он внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Стало казаться, что погоня за жизненными удобствами и составляет смысл жизни. Да, собственно, мы вообще перестали о нем думать. Мы забыли, что до сих пор так и не знаем, зачем живем на свете.

Далеко внизу раскинулся большой город. Прикинув наш маршрут, я решил, что это Орландо, штат Флорида. Я залюбовался четкими геометрическими очертаниями улиц и проспектов, ясной и отчетливой планировкой этого дела человеческих рук, Я взглянул на Добсона. Он, кажется, спал, глаза были закрыты. Он толковал мне Второе откровение еще около часа, потом принесли обед, за которым я рассказал ему о Чарлине и о своем скоропалительном решении отправиться в Перу, А потом мне уже хотелось только глядеть в окно на облака и обдумывать его рассказ.

— Ну, что скажете? — Добсон внезапно повернулся ко мне, раскрыв заспанные глаза. — Усвоил и Второе откровение?

— Не совсем.

Он кивнул на остальных пассажиров.

— А разве ваше представление о человеческом обществе не прояснилось? Посмотрите, как озабочены все эти люди. То, что я вам изложил, многое объясняет. Прикиньте, сколько среди ваших знакомых “трудоголиков”, полностью поглощенных своей работой, вечно спешащих, страдающих от стресса, сердечников и язвенников? Они не могут и не хотят остановиться и задуматься о смысле жизни, отгородившись от этих раздумий повседневными практическими заботами.

Второе откровение расширяет наше представление об историческом времени. Оно учит нас оценивать наш образ жизни не только с сиюминутной точки зрения, но в перспективе всего тысячелетия. Оно показывает нам нашу озабоченность и тем самым приподнимает нас над нею. Вы только что пережили длительный отрезок истории. Вы живете теперь в продленном настоящем. Теперь, когда вы смотрите на человеческий мир, вы должны явно видеть эту нашу озабоченность, чрезмерную увлеченность техническим прогрессом.

— Но что в этом плохого? — возразил я. — Ведь именно благодаря техническому прогрессу Запад построил великую цивилизацию.

Историк от души расхохотался.

— Ну конечно, вы правы. Никто и не говорит, что это плохо. Больше того, в Рукописи сказано, что озабоченность практическими нуждами— необходимая ступень развития, закономерная стадия в человеческой эволюции. Но не слишком ли много времени мы посвятили обустройству жизни? Пора бы уж проснуться от озабоченности и вспомнить основной вопрос. Что означает жизнь? Зачем мы здесь?

|Довольно долго я просто смотрел на него. Потом спросил:

— И вы надеетесь, что следующие откровения ответят на вопрос?

Добсон наклонил голову.

— Я думаю, что стоит на них посмотреть. Остается надежда, что никто не успеет уничтожить Рукопись прежде, чем мы ее увидим.

— Неужели перуанские власти воображают, что могут уничтожить такой важный документ и это сойдет им с рук?

— Они надеются, что никто об этом не узнает. По официальной версии никакой Рукописи не существует.

— Но куда же смотрит научное сообщество? Надо протестовать!

Он посмотрел на меня со смелой решимостью.

Конечно! Именно поэтому я возвращаюсь в Перу Я еду как представитель десяти выдающихся ученых, которые требуют предоставить оригинал Рукописи для изучения. Я послал письмо в соответствующий правительственный департамент с сообщением о своем приезде. Написал, что рассчитываю на сотрудничество.

— Интересно, что они ответят.

— Откажут, скорее всего. Но всегда лучше начать с официальных шагов.

Он опустил голову, поглощенный своими мыслями, а я снова повернулся к окну. Неожиданно мне пришло в голову, что самолет, на котором мы летим, напичкан техникой, появившейся в итоге четырехсотлетнего развития. Что и говорить, мы научились использовать ресурсы нашей планеты. Сколько же людей, сколько времени, трудов, размышлений потребовалось, чтобы эта сложная машина смогла подняться в воздух. И сколько человек посвятили всю жизнь какой-то одной необходимой мелочи, одной детали, не поднимая головы и не думая ни о чем другом!

И в этот самый миг весь исторический период, который мы обсуждали с Добсоном, полностью вошел в мое сознание. Я видел все тысячелетие так ясно, словно сам целиком прожил его. Тысячу лет назад мы жили в мире, где Бог и человеческая духовность были ясно определены. Лишь потом мы утеряли определенность или, вернее, решили, что это еще не все. Мы возложили надежды на науку, отрядили исследователей, чтобы они узнали полную истину, а поскольку они слишком долго не возвращались, мы занялись мирскими делами, обустройством, достижением комфорта.

Что же, мы действительно обустроились. Мы обнаружили, что металлические руды можно плавить и изготовлять из них самые различные орудия. Мы нашли источники энергии, сначала пар, затем нефть, электричество и наконец ядерную энергию. Мы рационализировали земледелие, наладили массовый выпуск продукции и теперь имеем в своем распоряжении обширные запасы материальных ресурсов и широкую сеть распределения.

Все это стимулировалось тягой к прогрессу и человеческим желанием добиться безопасности и достижения личных целей в ожидании полной истины. Мы решили построить более удобную и приятную жизнь для себя и своих детей, и за какие-то четыреста лет наша озабоченность этими целями создала мир, в котором можно жить вполне благополучно. Беда в том, что наша всепоглощающая тяга к завоеванию природы и получению всевозможных удобств привела к загрязнению окружающей среды, от которого недалеко и до глобальной катастрофы. Этот путь исчерпал себя.

Добсон прав, и Второе откровение истинно — нам действительно необходимо новое сознание. Западная цивилизация достигла поставленных целей, совокупная деятельность человечества принесла чаемые результаты, и поскольку эта задача завершена, наша озабоченность кончается и мы пробуждаемся для нового сознания. Я почти воочию видел, как при приближении к концу тысячелетия импульсы, двигавшие людьми Нового времени, ослабевают. Четырехсотлетняя целеустремленность принесла плоды, мы обеспечили себя с материальной точки зрения. Теперь мы наконец готовы задуматься о том, для чего же, собственно, мы живем,

В лицах пассажиров я различал старую озабоченность, но, как мне казалось, и проблески осознания. Сколькие из них, задумался я, уже обращают внимание на значимые совпадения?

 

Самолет накренился вперед и пошел на спуск. Стюард объявил, что вскоре мы приземлимся в Лиме.

Я сообщил Добсону название своей гостиницы и спросил, думает остановиться он. Оказалось, что его отель всего лишь в двух милях от моего.

— Какие у вас планы? — спросил я.

— Я как раз их обдумывал, — ответил он. — Видимо, прежде всего надо сходить в американское посольство и рассказать, зачем я сюда приехал, чтобы официально отметиться.

— Хорошая мысль.

— После этого буду разговаривать с перуанскими учеными, со всеми подряд. В Лимском университете мне уже сказали, что ничего о Рукописи не знают, но есть ученые помимо университета, есть археологи, ведущие раскопки, — может, они что-то расскажут. А вы? Что вы собираетесь делать?

— У меня нет планов, — ответил я. — Не возражаете, если я присоединюсь к вам?

— Ничуть, я как раз хотел это предложить.

Самолет приземлился, мы получили багаж и договорились встретиться в гостинице Добсона попозже. Я вышел на улицу, подозвал такси. Близился вечер, над городом сгущались сумерки. Воздух был сух, дул сильный ветер.

Когда мое такси тронулось с места, я заметил другое такси, вырулившес следом за нами и пристроившееся позади. Через несколько поворотов оно по-прежнему держалось за нами. Я рассмотрел внутри высокого человека в черном. От волнения у меня сжались внутренности. Я попросил водителя, который понимал по-английски, не ехать прямо в гостиницу, а поездить по улицам — мне-де хочется прокатиться и посмотреть город. Его это ничуть не удивило. Второе такси неотступно следовало за нами. Что бы это значило?

Когда мы подъехали к гостинице, я попросил водителя не выходить из машины, а сам открыл дверь и притворился, что расплачиваюсь. Преследовавшая нас машина остановилась у края тротуара, человек в черном вышел и медленно направился к гостиничному входу.

Я быстро вскочил на сиденье, захлопнул дверь и велел водителю ехать. Человек в черном сошел с тротуара и смотрел нам вслед, пока мы не скрылись из виду. В зеркале заднего вида я увидел лицо своего водителя, который пристально и подозрительно разглядывал меня.

— Извините, что так вышло, — сказал я, — я просто передумал останавливаться в этой гостинице.

Я постарался улыбнуться, а потом дал ему адрес гостиницы Добсона, хотя мне больше всего хотелось вернуться в аэропорт и первым же самолетом вылететь назад в Штаты.

За полквартала до места назначения я попросил водителя остановиться и подождать меня, пообещав быстро вернуться.

На улицах было много народу, в основном местные, но европейцы и американцы тоже попадались. При виде туристов я почему-то почувствовал себя спокойнее. Не дойдя до гостиницы шагов пятьдесят, я остановился — что-то меня насторожило. Внезапно раздались выстрелы и крики прохожих. Люди передо мной бросились на землю, и я увидел тротуар. Добсон, насмерть перепуганный, бежал ко мне. Его преследовало несколько человек. Один из них выстрелил в воздух и приказал ему остановиться.

Пробежав ближе, Добсон заметал меня.

— Бегите, — крикнул он, — ради Бога, бегите!

Я повернулся и в ужасе бросился прочь по узкой улочке, натолкнулся на шестифутовый деревянный забор, изо всей силы подпрыгнул, ухватился за край и занес ногу. Переваливаясь через забор, я на мгновение оглянулся. Добсон отчаянно бежал. Грянули еще выстрелы. Добсон упал.

Я бросился вперед, перепрыгивая через кучи мусора и наваленные картонные коробки. Не знаю, гнался ли кто-нибудь за мной, не послышался ли мне топот преследователей — я бежал без оглядки. Переулок вышел на широкую улицу, полную прохожих, спокойно идущих по своим делам. Только тут я осмелился с колотящимся сердцем оглянуться.

Никто за мной не гнался. Я поспешно повернул направо и пошел по тротуару, стараясь слиться с толпой. “Почему Добсон бежал? — спрашивал я себя. — Жив ли он?”

— Постойте-ка, — громко прошептал кто-то совсем рядом.

Я рванулся было, но незнакомец удержал меня за плечо.

— Пожалуйста, подождите минутку, — сказал оп. — Я видел, что случилось. Я хочу вам помочь.

— Кто вы? — спросил я дрожа.

— Меня зовут Уилсон Джеймс, — ответил он. — Я все вам объясню, но прежде всего надо уйти отсюда подальше.

Его голос и поведение слегка успокоили мой страх, и я решил довериться ему. Он привел меня в расположенный чуть дальше по этой же .улице магазин, где торговали сумками и чемоданами. Кивнув продавцу, Джеймс провел меня в заднюю дверь, за которой оказалась душная каморка, заваленная товаром. Мой провожатый плотно затворил дверь и задернул шторы.

Ему явно шел седьмой десяток, хотя глаза у него были шсем молодые, с живым блеском. Он был темноволос и очень смугл — перуанец по-видимому, хотя по-английски говорил почти как американец. На нем была синяя футболка и джинсы.

— Пока что вы здесь в безопасности, — сказал он. — Почему они за вами гнались?

Я не ответил.

— Вы ведь здесь из-за Рукописи? — спросил он.

— Откуда вы знаете?

— И тот человек, он тоже тут из-за нее?

— Да. Его фамилия Добсон. Откуда вы знаете, что мы были вместе?

— Мои окна выходят в переулок. Я видел в окно, как они гнались за вами.

— Его подстрелили?— спросил я, боясь услышать ответ.

— Не знаю, не рассмотрел. Но когда увидел, что вы ускользнули от погони, я сбежал по задней лестнице, чтобы увести вас. Решил, что могу помочь.

— Почему?

Он помолчал, словно не зная, что ответить. Потом его глаза потеплели.

— Не знаю, поймете ли вы меня. Я стоял у окна и вспоминал старого друга. Он приходил ко мне туда. Его уже нет в живых. Он умер, потому что думал, что люди должны знать о Рукописи. И когда я увидел, что происходит в переулке, я решил вам помочь.

Он был прав, я действительно не понял. Но я чувствовал, что он говорит правду. Я собирался задать вопрос, но он меня опередил

— Мы поговорим об этом позже. А сейчас лучше перебраться в более безопасное место.

— Погодите минуту, Уилсон, — сказал я. — Все, чего я хочу, это как-нибудь вернуться в Штаты. Как бы мне это сделать?

— Называйте меня Билл, — ответил он. — Думаю, что пока вам нельзя показываться в аэропорту. Там вас будут поджидать — если, конечно, вас еще ищут. У меня есть друзья, которые живут за городом, можно переждать у них. Страну можно покинуть несколькими способами, выбор будет за вами. Когда вы будете готовы, вам помогут выбраться.

Он открыл дверь, проверил, нет ли посторонних в магазине, потом вышел наружу и осмотрелся на улице. Вернувшись, он поманил меня за собой. На улице он подвел меня к синему джипу. Залезая в машину, я заметил, что на заднем сиденье аккуратно уложены пакеты с продуктами, несколько палаток, дорожные сумки — словно хозяин собрался в далекий путь.

Мы ехали в молчании. Я откинулся на спинку пассажирского сиденья и задумался. Такого я не ожидал. Что, если меня арестуют и бросят в перуанскую тюрьму или просто пристрелят? Следовало прежде всего оценить мои возможности. Багажа я лишился, даже смены одежды не было, но деньги и кредитная карточка были со мной. Кроме того, я по какой-то причине доверял Биллу.

— А что же вы такого сделали с этим вашим — Добсоном, что ли, что они напали на вас? — внезапно спросил он.

— Ровным счетом ничего, насколько я могу судить. Мы познакомились в самолете. Он историк и прибыл сюда, чтобы официальным путем добиться возможности ознакомиться с Рукописью. Он представлял группу ученых.

Билл удивился.

— И властям было известно о его приезде?

— Да, он писал и просил содействия. Не могу поверить, что его хотели арестовать, ведь у него даже не было с собой копий.

— У него есть копии Рукописи?

— Только начало, первые два откровения.

— А я и не знал, что копии попали в Соединенные Штаты. Откуда они у него?

— В свой прошлый приезд Добсону рассказали об одном священнике, знатоке Рукописи. Он не сумел его разыскать, но нашел копии, спрятанные за его домом.

Билл опечалился.

— Хосе!

— Кто-кто?

— Это тот самый друг, о котором я вам говорил. Его убили. Он твердо решил, что о Рукописи должно узнать как можно больше людей.

— Что с ним случилось?

— Убили. Мы не знаем, кто. Его тело нашли далеко от дома, в лесу. Думаю, что к этому приложили руку его враги.

— Из правительства?

— Кое-кто из правительства или — из церкви.

— Неужели католическая церковь способна на такое?

— Не исключаю. Об этом громко не говорят, но Церковь настроена против Рукописи. Отдельные священники понимают ее значение и потихоньку рассказывают о ней, по им приходится соблюдать большую осторожность. Хосе говорил об этом открыто со всеми, кто хотел слушать. Еще за несколько месяцев до его гибели я предостерегал его. Просил быть поосторожнее и не раздавать копии всем подряд. Но он сказал, что выполняет свой долг.

— А когда обнаружили Рукопись?— спросил я.

— Первый перевод появился три года назад. А вот когда Нашли оригинал, никто не знает. Он многие годы хранился у индейцев, мы думаем, пока его не увидел Хосе. Он нашел знатоков, заказал перевод, все сам организовал. Конечно, когда церковные власти узнали о содержании Рукописи, они всячески постарались ее засекретить. Но теперь у всех нас есть копии. А оригинал, скорее всего, уничтожен.

Билл выехал из города, держа путь на восток, и теперь ехал по узкой двухрядной дороге среди обильно орошаемых полей. Мы проехали несколько убогих дощатых хижин, а затем большое пастбище с дорогим ограждением.

— Добсон рассказал вам о первых двух откровениях? — спросил Билл.

— Он говорил о Втором, — ответил я. — О Первом я услышал от одной своей приятельницы. Она как-то разговаривала с одним священником — видимо, это был Хосе.

— И вы поняли эти два откровения?

— Да вроде бы.

— И вы понимаете, что случайные совпадения имеют зачастую глубокое значение?

— Сдается мне, — ответил я, — что вся моя поездка состоит из сплошных совпадений.

— Это начинает случаться, когда вы начеку и подключены к энергии.

— Подключен?

Билл улыбнулся.

— Об этом говорится дальше в Рукописи.

— Расскажите!

— Поговорим об этом позже. — И он кивнул в сторону посыпанной гравием дороги, на которую как раз сворачивал с шоссе.

Впереди, шагах в тридцати, стоял скромный деревянный дом. Билл обогнул его справа и остановил джип у большого дерева.

— Мой приятель работает у владельца большого поместья, которому принадлежит большая часть земель в этой местности. Этот дом тоже он предоставил. Это влиятельный человек, и втайне он поддерживает Рукопись. Здесь вам ничто не угрожает.

На пороге зажегся свет, и низкорослый приземистый человек, по виду перуанец, выбежал нам навстречу, широко улыбаясь и что-то горячо восклицая по-испански. Билл попросил его говорить по-английски, потом познакомил нас.

— Нужно немного помочь человеку, — сказал Билл. — Он хочет вернуться в Штаты, но должен быть очень осторожен. Яего, пожалуй, оставлю у тебя.

Хозяин испытующе поглядел на Билла.

— А ты небось снова пустишься искать Девятое откровение?

— А как же, — ответил Билл, вылезая из джипа. Я открыл другую дверцу и обошел машину. Билл с другом и к дому, О чем они разговаривали, я не слышал. Когда я подошел ближе, приятель Билла сказал:

— Пойду-ка я подготовлюсь!

Он исчез за домом. Билл повернулся ко мне.

— О чем он говорил, — спросил я, — что за Девятое откровение?

— Это часть Рукописи, которую еще никто не видел. В найденном тексте было только восемь откровений, но упоминалось и Девятое. Многие его ищут.

— А вы знаете, где искать?

— Да нет, откуда?

— Как же вы надеетесь найти?

Билл улыбнулся.

— Да так же, как Хосе нашел первые восемь. Так же, как вы нашли первые два, а потом случайно встретили меня. Если подсоединиться и накопить побольше энергии, случайности происходят постоянно.

— А как это сделать, расскажите!— попросил я. — В каком откровении?

Билл посмотрел на меня, словно оценивая мой уровень Понимания.

— О том, как подключаться к энергии, говорится не в каком-то одном откровении, а во всех. Помните, во Втором говорилось, что люди отправят исследователей, чтобы те, пользуясь научным методом, нашли смысл человеческой жизни на этой планете? Но они вернутся не скоро.

— Помню.

— Ну вот, а остальные откровения и сообщают начинающие поступать ответы. Но они исходят не от официальной науки. Ответы, о которых я говорю, поступают из многих областей исследований. Открытия физики, психологии, мистики и религии — все это излагается вместе и сливается в новый синтез, основанный на осознании совпадений.

Мы в подробностях изучаем природу совпадения, его действие — и тем самым конструируем новую картину мира, откровение за откровением.

— Тогда я хочу узнать о каждом откровении, — заявил я. — Можете вы рассказать мне о них до своего отъезда?

— Нет, я давно уже понял, что простой пересказ откровений ничего не дает. Вы должны открыть каждое из них по-своему.

— Каким образом?

— Просто это случится с вами. Ничего не выйдет, если я просто возьму и расскажу вам все. Вы получите информацию об откровениях, но не усвоите их. Вы сами должны открыть их в ходе собственной жизни.

Мы посмотрели друг на друга, помолчали. Билл улыбнулся. Разговаривая с ним, я чувствовал невероятный подъем сил.

— А почему вы именно сейчас отправляетесь на поиски Девятого откровения? — спросил я.

— Потому что время пришло. Я работал здесь проводником, знаю местность, усвоил предыдущие восемь откровений. Еще когда я стоял у окна, выходящего в тот переулок, и думал о Хосе, я уже решил снова отправиться на север. Девятое откровение где-то там. Я знаю это. И я ведь не молодею. Я знаю, что найду его и смогу усвоить — я видел это. Я знаю, что это самое важное из всех откровений. Оно бросает правильный свет на все остальные и даст жизни истинную цель.

Внезапно он замолчал. Лицо его стало очень серьезным.

— Я бы пустился в путь на полчаса раньше, но меня тревожило чувство, что я что-то забыл. — Он снова помолчал. — Тут-то вы и появились.

Мы долго смотрели друг на друга.

— Вы думаете, что мне предназначено присоединиться к вам? — спросил я.

— А вы как думаете?

— Не знаю!

Я растерялся. Все, связанное с моим полетом в Перу, мелькало у меня в голове: разговор с Чарлиной, Добсон, теперь Билл. Меня привело сюда простое любопытство, даже не особенно сильное, а теперь я оказался в бегах неизвестно от кого. Но, как ни странно, я чувствовал не страх, а радостное возбуждение. Мне полагалось бы сейчас всеми силами стремиться домой, а вместо этого меня так и подмывало отправится с Биллом — а ведь там наверняка меня поджидали еще большие опасности.

И тут я понял, что, размышляй не размышляй, а выбора у меня просто-напросто нет. Усвоив Второе откровение, я лишился возможности вернуться к прежней жизни. Если я не хочу отказаться от осознания, надо идти вперед.

— Я собираюсь здесь переночевать, — сказал Билл. — У вас есть время до утра, чтобы решиться.

— Я уже решился, — ответил я. — Еду с вами.

Критическая масса Энергия